Борис Корчевников: 210 лет назад русская армия оставила Москву

Оставила после триумфа Бородинской битвы! После колоссальных жертв, принесённых в ней, после победы русского Духа, одержанной в этом сраженнии и надорвавшей наполеоновский непобедимый молох. Бонапарт и его солдаты после Бородина были подавлены, жутко деморализованы. И всё же русская армия уходила из Москвы.

Из Москвы! Из города, который хоть и перестал быть столицей административной, моральной и духовной столицей народа, всей нашей огромной страны оставался!
Представить себе силу растерянности, сумасшедшей внутренней боли каждого русского человека в эти дни — мы едва ли сможем.

И вот Наполеон зашёл в русское сердце, сел на кремлёвский трон, нацепил белые ленты на рукава русским коллаборационалистам, сбросил крест с колокольни Ивана Великого (французы реально решили тогда, что он золотой), в Успенском Соборе Кремля устроил конюшни, позволил своим солдатам издеваться над всем, что нам свято: те спали с блудницами прямо в алтарях, хлебали вино из святых сосудов и наряжали лошадей в архииерейские облачения.

А мы что же? На расколотое, разорванное и уже увязшее в пороках тогдашнее русское общество отступление из Москвы имело колоссальный эффект. 

Страна не обсуждала тогда своих военачальников, не хаила царя, Кутузова, Барклая, не перемывала кости и не гадала на кофейной гуще слухов и вбросов — и у тогдашней, и у всегдашних военных кампаний (см.Библию) были свои информационные и психологические слои — это всё не ново.

Но страна, умываясь слезами, встала на покаянную молитву. В чудовищной катастрофе сдачи главной русской святыни, первого Престола русской Церкви, самой сердцевины наших идентичности и Духа, некого было винить, кроме… самих себя.

И не осталось в России того, кто в те дни не посмотрел бы в свое сердце, не спросил бы себя: за что? И главное: не получил бы на это ответа. У каждого было за что.

Пока французы надругались над Москвой, русское общество в покаянных молитвах и всматривании в себя исцелялось от вековых болезней: от влюбленности в запад (некоторые наши элиты той поры по-французски говорили лучше чем по-русски и для них вторжение обожаемой ими Франции было отрезвляющим прощанием с иллюзиями), от преступной расколотости между простым народом и дворянами, которые к той поре всё активнее превращались в паразитирующее сословие обеспеченных бездельников.
И более всего — от обезбоженности нашей: под горячим влиянием отпадающего от Христа запада и привыкшие к близости и доступности Церкви, люди массово холодели к Ней, религиозная жизнь становилась все формальнее, глуше, бесплоднее, а значит и жизнь всей страны без Церкви становилась все грязнее, греховнее, опаснее. А общество все более расколотым.

И от всего от этого оказался лекарством — 1812 год. Не случись его, страна, возможно, через время рухнула бы сама от внутренних противоречий и разделений.

Оставление Москвы поставило на колени перед Богом даже тех, кто никогда, наверно, на них перед Ним не становился. Покаяние через боль было искренним. Спящий народ проснулся!

И тогда Бог вышел на горячий призыв Своих людей. Нелогичным и непонятным с точки зрения человека (но не Бога) было отступление французов из Москвы: и декабрьские морозы, ударившие в августе, и голод, и пожар Москвы, и жалкое бегство из нее лучшей армии мира, которую уже оставалось только добить; и следующий за этим триумф русской армии в европейских столицах…  всё это — дело Бога.

И всё это случилось только тогда, когда народ встал на искреннюю покаянную молитву.

И, главное, после  дарованной победы — жаль, ненадолго, — но изменил свою жизнь: вернулся в Церковь, преодолел колоссальный внутренний раскол (дворяне ж воевали в одних окопах плечом к плечу со своими крепостными). Чище стали люди.

Кроме этого примера покаяния каждого человека, нет больше никаких рецептов победы. А когда покаяние становится искренним и всеобщим, то за оставлением русских городов, неизбежно приходят и их возвращение, и, как сказано на иконе Федора Ушакова, «грозные бури обращаются к славе России».