Сергей Худиев: Под «равенством» могут иметься в виду разные вещи. Даже противоположные. Речь…
На сайте Правозащитного общественного движения «Правда и Вера» опубликована новая запись известного журналиста и богослова Сергея Худиева:
Под «равенством» могут иметься в виду разные вещи. Даже противоположные. Речь может идти о том, что я имею обязанность признавать в другом члене человеческого рода существо столь же ценное и достойное, каким я признаю себя и тех, кого считаю своими. Я не должен смотреть на ближнего с гордыней и надменностью.
При этом я признаю, что есть люди, которые меня превосходят — в добродетели, в знаниях, в искусности, в уникальных дарах, которые у них есть — а у меня нет. На свете есть гениальные поэты, композиторы, ученые, архитекторы — а я не отношусь к их числу. Есть благодетели человечества — скажем, медики, которые нашли способы облегчать страдания и спасать жизни — а я вот нет. Отчасти потому, что не имею таких даров от природы, отчасти потому, что принимал в своей жизни другие решения.
Вообще есть люди, которые живут более достойно и правильно, чем я.
Признавать это есть дело здравого смысла — и необходимое условие возрастания в добродетели.
Есть версия равенства, которая стоит на отрицании этого превосходства — никто не смеет быть превосходнее меня, которой ненавистна поэтому всякая культура, всякая искусность и всякая добродетель. Завистливая ненависть гопника к ботанику, которая требует низведения всего на уровень гопника.
Это именно то умонастроение, которым питался большевизм — и которое со страшной силой прет в нынешнем американском wokeism’е.
| Об авторе: |
| СЕРГЕЙ ХУДИЕВ Писатель, журналист, радиоведущий, публицист, богослов Все публикации автора »» |
Очередная порция софизмов вне реального исторического контекста. Вот на какой почве возникли большевики и другие борцы с режимом РИ (из воспоминаний Н.Е. Врангеля о жизни до революции): «Я не оговорился, употребляя выражение «крепостной режим» вместо принятого «крепостное право». Последнее имеет в виду зависимость крестьян от своих владельцев. Но не только крестьяне были крепостными в то время — и вся Россия была в крепости. Дети у своих родителей, жены у своих мужей, мужья у своего начальства, слабые у сильных, а сильные у еще более сильных, чем они. Все, почти без исключения, перед кем-нибудь тряслись, от кого-нибудь зависели, хотя сами над кем-нибудь властвовали. Разница между крепостными крестьянами и барами была лишь в том, что одни жили в роскоши и неге, а другие — в загоне и бедноте. Но и те и другие были рабами, хотя многие этого не сознавали. Я помню, как на одном званом обеде генерал, корпусный командир, бывший в первый раз в этом доме, приказал одному из гостей, независимому богатому помещику, которого он до этого никогда в глаза не видел, выйти из-за стола. Какое-то мнение, высказанное этим господином, генералу не понравилось. И этот независимый человек немедленно покорно подчинился.
Крепостной режим развратил русское общество — и крестьянина, и помещика, — научив их преклоняться лишь перед грубой силой, презирать право и законность. Режим этот держался на страхе и грубом насилии. Оплеухи и затрещины были обыденным явлением и на улицах, и в домах… Розгами драли на конюшнях, в учебных заведениях, в казармах — везде. Кнутом и плетьми били на торговых площадях, «через зеленую улицу», т. е. «шпицрутенами», палками «гоняли» на плацах и манежах. И ударов давалось до двенадцати тысяч. Палка стала при Николае Павловиче главным орудием русской культуры.
Я родился и вращался в кругу знатных, в кругу вершителей судеб народа, близко знал и крепостных. Я вскормлен грудью крепостной мамки, вырос на руках крепостной няни, заменившей мне умершую мать, с детства был окружен крепостной дворней, знаю и крепостной быт крестьян. Я видел и радости, и слезы, и угнетателей, и угнетаемых. И на всех, быть может и незаметно для них самих, крепостной режим наложил свою печать, извратил их душу. Довольных между ними было много, неискалеченных — ни одного. Крепостной режим отравил и мое детство, чугунной плитой лег на мою душу. И даже теперь, более чем полстолетия спустя, я без ужаса о нем вспомнить не могу, не могу не проклинать его и не испытывать к нему ненависти».
Казалось бы, при чем тут большевизм ?