Виктор Никишов: Анне Ахматовой

Когда Она в церковь впервые внесла Дитя, находились внутри из числа людей, находившихся там постоянно, Святой Симеон и пророчица Анна.
 
И старец воспринял Младенца из рук Марии; и три человека вокруг Младенца стояли, как зыбкая рама,
в то утро, затеряны в сумраке Храма.
 
Тот Храм обступал их, как замерший лес.
От взглядов людей и от взоров небес вершины скрывали, сумев распластаться, в то утро Марию, пророчицу, старца.
 
И только на темя случайным лучом свет падал Младенцу; но Он ни о чем не ведал еще и посапывал сонно, покоясь на крепких руках Симеона.
 
А было поведано старцу сему о том, что увидит он смертную тьму не прежде, чем Сына увидит Господня. Свершилось. И старец промолвил: “Сегодня,
 
реченное некогда слово храня,
Ты с миром, Господь, отпускаешь меня, затем что глаза мои видели это дитя: Он — Твое продолженье и света
 
источник для идолов чтящих племен, и слава Израиля в Нем”. — Симеон умолкнул. Их всех тишина обступила. Лишь эхо тех слов, задевая стропила,
 
кружилось какое-то время спустя над их головами, слегка шелестя под сводами Храма, как некая птица, что в силах взлететь, но не в силах спуститься.
 
И странно им было. Была тишина не менее странной, чем речь. Смущена Мария молчала. “Слова-то какие…” И старец сказал, повернувшись к Марии:
 
“В лежащем сейчас на раменах Твоих паденье одних, возвышенье других, предмет пререканий и повод к раздорам. И тем же оружьем, Мария, которым
 
терзаема плоть Его будет, Твоя душа будет ранена. Рана сия даст видеть Тебе, что сокрыто глубоко в сердцах человеков, как некое око”.
 
Он кончил и двинулся к выходу. Вслед Мария, сутулясь, и тяжестью лет согбенная Анна безмолвно глядели. Он шел, уменьшаясь в значенье и теле
 
для двух этих женщин под сенью колонн. Почти подгоняем их взглядами, он шагал по застывшему Храму пустому к белевшему смутно дверному проему.
 
И поступь была стариковская тверда. Лишь голос пророчицы сзади когда раздался, он шаг придержал свой немного: но там не его окликали, а Бога
 
пророчица славить уже начала.
И дверь приближалась. Одежд и чела уж ветер коснулся, и в уши упрямо врывался шум жизни за стенами Храма.
 
Он шел умирать. И не в уличный гул он, дверь отворивши руками, шагнул, но в глухонемые владения смерти. Он шел по пространству, лишенному тверди,
 
он слышал, что время утратило звук.
И образ Младенца с сияньем вокруг пушистого темени смертной тропою душа Симеона несла пред собою,
 
как некий светильник, в ту черную тьму,
в которой дотоле еще никому
дорогу себе озарять не случалось. Светильник светил, и тропа расширялась.
И.Бродский
1972 г.